Я висел на веревке в сорока метрах над землей, держа в руках бензопилу, а в зубах - ремешок от каски, которую ветер то и дело пытался с меня сорвать. Оставаться без каски было никак нельзя - Хесус, мой напарник, болтавшийся на веревке еще выше, как раз готовился спилить большой сук. Предсказать, по какой траектории упадет этот сук сквозь густую крону высоченного эвкалипта, было невозможно. Бензопила взвыла, раздался громкий треск, и отпиленный сук начал было плавно падать в горизонтальном положении, но потом зацепился за что-то, развернулся толстым концом вниз и полетел к земле со скоростью авиабомбы. Еще одна ветка чуть отклонила его от курса, и он с оглушительным грохотом рухнул на крышу дома, во дворе которого старый эвкалипт имел несчастье вырасти. Взметнулись в воздух обломки черепицы, косо спиленный сук почти на всю длину исчез внутри дома, и воцарилась испуганная тишина. Больше всех занервничал я, потому что именно мне предстояло объясняться с жильцами. Дело в том, что из всей бригады только я говорил по-английски и мог общаться с полицией без риска быть высланным в Мексику.
Все промышленно развитые страны нуждаются в дешевой рабочей силе, которую, как правило, ввозят из-за рубежа. Благосостояние Германии было бы невозможно без турок, Франции - без арабов, Англии - без индусов, а Израиля - без палестинцев. В каждой из этих стран существует сеть дискриминационных законов, гарантирующая, что иммигранты остаются в низшем социальном слое и не составляют конкуренции полноправным "римским гражданам". В Соединенных Штатах эта система отличается особой изощренностью - здесь создано кастовое общество, сложностью не уступающее древнеиндийскому.
На самой низшей ступеньке находятся "неприкасаемые" - нелегальные иммигранты, в основном из Латинской Америки. Им доступна только самая грязная, опасная и тяжелая работа, они не имеют никаких прав и пребывают в постоянном страхе. Обычная проверка документов может закончиться для них высылкой из страны. Более привилегированные касты - легальные иммигранты, обладатели Грин Карты, и, наконец, граждане США (в прошлом эта каста делилась на три - черных, цветных и белых, но теперь их объединили в одну, по крайней мере официально, а труд на плантациях стал уделом мексиканцев). Есть еще мелкие касты - например, крепостные, то есть специалисты в компьютерной области, имеющие рабочую визу. Они являются собственностью нанявшей их компании и не могут, например, поменять место службы, разве что другая фирма согласится их перекупить.
Приехав в Америку, я несколько недель не мог найти работу (в основном потому, что еще не знал, как правильно ее искать), и в конце концов ухватился за первое, что попалось под руку. Так я стал лесорубом-верхолазом в компании "Ecological Care". Подписывая контракт, я понятия не имел, на что соглашаюсь. Дело даже не в том, что приходилось вставать в три утра и четыре часа в день проводить в дороге. Просто работа оказалась одной из самых тяжелых и опасных в стране - самой опасной, если верить статистике. Не удивительно, что все члены бригады, кроме меня, были из касты неприкасаемых. Простые ребята из горных деревень в Мичоакане и еще каких-то мескиканских штатах, они почти не говорили по-английски, но зато виртуозно владели бензопилой.
Поначалу мне приходилось очень нелегко. Перед отъездом в США я два года работал исключительно на компьютере, что не лучшим образом отразилось на моей физической форме. Наш бригадир должен был следить, чтобы никто не прекращал работать ни на минуту - не важно, что ты делаешь, но надо все время быть занятым. В первый месяц моей обязанностью было стаскивать спиленные бревна и сучья к грузовику и засовывать их в чипер - машину на двух колесах, которая перемалывала бревна в опилки и выстреливала их в кузов. Надо было взять бревно или охапку сучьев, забросить в чипер и мгновенно отскочить, потому что пока их затягивало внутрь, они вертелись и хлестали свободными концами по сторонам. Говорят, что чиперы очень популярны у местной мафии - пара секунд, и любой труп можно превратить в груду фарша. К концу дня я настолько выматывался от непрерывного физического и нервного напряжения, что часто был не в состоянии ехать домой и оставался ночевать в конторе.
Постепенно я привык и к перетаскиванию тяжестей, и к необходимости вставать среди ночи. Поездки на работу даже начали доставлять мне некоторое удовольствие. Я проносился по пустым улицам и оказывался на мосту через залив как раз в тот момент, когда начинало светать. Вид на небоскребы Сан-Франциско, медленно выраставшие из утреннего тумана, был просто фантастический. Обратная дорога была хуже - мосты в это время были забиты машинами, и приходилось часами стоять в пробке посередине залива. Но залив к ноябрю уже был сплошь покрыт зимующими птицами, и можно было наблюдать за нырками, турпанами, гагарами и прочими иммигрантами. Многие из них были моими земляками, прилетевшими с Чукотки или из Якутии. Один раз я даже заметил охотившуюся на птиц акулу-лисицу. Она подкрадывалась к ним снизу и оглушала внезапным ударом длинного хвоста. Перед самым домом дорога взлетала на высокую эстакаду, и я снова видел вдали Сан-Франциско - сиреневый силуэт на фоне заходящего солнца. Матушка прислала мне несколько кассет с хорошей музыкой, и я привык спокойно медитировать, медленно двигаясь в плотном потоке машин.
К тому же мне здорово повезло с товарищами по работе. Поскольку всем членам бригады приходилось постоянно рисковать жизнью, взаимоотношения у нас были, как в разведроте на фронте. Удачно, что мой первый коллектив состоял из одних мексиканцев, потому что с американцами с непривычки было бы труднее. Мексиканцы гораздо больше напоминали наших работяг - у них, например, не принято было стучать друг на друга начальству. Моим надеждам улучшить знание испанского не суждено было оправдаться, потому что коллеги пользовались крайне ограниченным запасом слов, и большинство этих слов все равно непригодны в других ситуациях. Например, практически все предметы, от отвертки до грузовика, обозначались существительным chingalera, которое морфологически аналогично русскому "по...бень", однако лексически конвергентно термину "х...вина". Из шести моих товарищей по работе ни один не умел читать и писать; трое вообще никогда не учились, а трое ходили по нескольку месяцев в воскресную школу. Но, по-видимому, из их деревень до Калифорнии добирались только самые толковые жители: мне хватило месяца, чтобы научить их грамоте, притом что заниматься с ними я мог только по часу в день, в обеденный перерыв. Кроме того, я рассказал им множество всяких интересных вещей, о которых они раньше не слышали: что Земля крутится вокруг Солнца, что бога на самом деле нет, и что большинство американцев когда-то приехали из Европы. (- А где это? Тут ее, Европу, все очень любят, - спросили они. Пришлось принести карту мира и показать). Больше всего их поразило, что я приехал в Штаты со статусом политического беженца. "А за что тебе дали статус беженца?" - "Я подвергался дискриминации." - "То есть у вас в стране были люди еще более белые, чем ты?"
В обмен на знания меня кормили всякими мексиканскими деликатесами - благо в бригаде все, кроме меня, были женаты. Было очень вкусно - во всяком случае, мне так казалось, хотя я тогда, наверное, и сырой кактус сжевал бы с удовольствием.
Только много времени спустя я понял, почему меня вообще взяли на работу в "Ecological Care". Наш начальник Доминго заботился о рабочих, как о собственных детях, и он надеялся, что общение со мной позволит им хоть немного выучить английский. Понимать меня с моим акцентом им было легче, чем американцев. Когда Доминго узнал, что я научил ребят читать по-английски и по-испански, он настолько расчувствовался, что меня немедленно повысили. Теперь ветки в чипер засовывал парнишка из индейского племени Яки, только недавно перешедший пограничную речку Рио-Гранде ("мокрый", как называли таких в бригаде), а я получил именную бензопилу и целыми днями раскачивался, как обезьяна, в кронах деревьев. Это было здорово - нечто среднее между альпинизмом и резьбой по дереву - но вот сам характер деятельности "Ecological Care" мне совершенно не нравился.
В американских городах очень много зелени, особенно в богатых жилых районах. По улицам Беркли или Пало-Альто можно ходить, как по ботаническому саду, столько редких и красивых растений высаживает народ во двориках и палисадниках. Благодаря мягкому калифорнийскому климату здесь удается вырастить почти все лучшее, что есть в мировой флоре, кроме совсем уж тропических видов. Сворачивая за угол, нередко попадаешь из весны в осень или наоборот, потому что на одной улице цветут гималайские рододендроны и магнолии, словно в горах Непала в апреле, а на другой пламенеют осенними красками золотые платаны и красные японские клены. Но почему-то местные жители совершенно не способны оценить красоту деревьев в их естественном виде. Дерево считается красивым, только если оно подстрижено и крона его прорежена. Если у тебя на участке растет большое дерево, ты почти обязан уплатить несколько сотен долларов, чтобы бригада рабочих целый день трудилась-надрывалась, оглушая весь квартал грохотом чипера и воем бензопил, приводя несчастное дерево в "окультуренный" вид. Не важно, что теперь оно не будет давать тени, а соседи смогут заглядывать тебе в окна; не важно, что падающие ветки переломают все розы в саду и, может быть, в одном-двух местах пробьют крышу дома. Зато теперь внешний вид дерева соответствует местным представлениям о красоте.
То же самое относится к лужайкам перед домом: в Америке существует культ газонов. Многие стригут газоны несколько раз в день и тратят кучу денег на удобрения. В провинции безупречно ровный газон до сих пор считается обязательным признаком добропорядочного домовладельца. В последние годы некоторые люди наконец осознали, что цветущий луг красивее любого газона, и пытаются сажать полевые цветы, но поклонники газонов нередко заставляют их скашивать лужайки, пользуясь существующими во многих городах законами о борьбе с сорняками. Так что нестриженый газон пока большая редкость, хотя за те четыре года, что я живу в Штатах, их стало заметно больше - одно из проявлений тихой культурной революции, незаметно происходящей в стране.
Как бы то ни было, мне приходилось целыми днями уродовать несчастные деревья, превращая их пышные кроны в некое подобие обгрызенного саранчой сакасаула. Иногда, конечно, попадалась и полезная работа: спилить засохшее дерево, например, или толстый сук, грозящий упасть на жилой дом. Один раз мы целую неделю вкалывали по шестнадцать часов в день, вырубая рощу редких сосен, пораженных случайно завезенным из Азии грибком. Восемь дней мы не мылись, почти не ели и спали в грузовике на кучах опилок, но нам удалось остановить эпидемию, прежде чем она распространилась на соседние леса. В основном, однако, наша работа была ничем иным, как издевательством над природой.
Мне казалось, что никто кроме меня не понимает всей дикости происходящего, но я недооценивал моих коллег. Как-то раз мы подстригали деревья во внутреннем дворике крупной компьютерной фирмы. В середине двора рос молодой клен, так называемый трехцветный: листья в центре шарообразной кроны зеленые, ближе к краям желтые, а на самых кончиках веток алые. Более красивого дерева мне еще не приходилось стричь. Я постарался ограничиться несколькими мелкими ветками, и уже радовался, что удалось уберечь клен от полного "окультуривания", но тут к нам вышел менеджер фирмы и сказал:
- Да, чуть не забыл, вон тот клен надо спилить. Слишком он яркий, сотрудников от экранов компьютеров отвлекает.
Я начал лихорадочно соображать, как отговорить кретина-менеджера от его идеи, но тут наши ребята, посовещавшись, подошли ко мне (я в то время заменял бригадира, попавшего в больницу с очередной травмой), и сказали:
- Мы это дерево пилить не будем.
Не буду утомлять читателя подробностями последовавших разбирательств. В конце концов мы всей бригадой приехали на работу в воскресенье, выкопали трехметровый клен, дотащили его по офисным коридорам до грузовика и посадили в саду у Доминго. Неграмотные крестьяне из мексиканской глубинки, как выяснилось, обладали лучшим эстетическим чутьем и художественным вкусом, чем имевший высшее образование менеджер, живший в самом цивилизованном месте на Земле.
С декабря начались дожди. Это был год Эль-Ниньо, по всему земному шару погода встала на уши. Калифорнию залило так, что многие долины превратились в озера. Зато вода в океане была неожиданно теплой (обычно в здешних краях даже летом купаться - сомнительное удовольствие из-за идущего вдоль берега холодного течения). По субботам, когда мы работали на два часа меньше, было здорово прокатиться до побережья, выехать на машине на пляж, к самой воде, потом забежать в прибой, оставив в машине включенную печку, понежиться в "тропическом" море, бегом вернуться и уехать, в то время как ежившиеся под ледяным зимним дождем аборигены провожали меня изумленными взглядами. Возможно, впрочем, что аборигенов удивляли мои плавки, которые считаются тут верхом неприличия - по местным понятиям, мужчина должен ходить на пляже в семейных трусах.
Поездки на работу превратились в азартный спорт, поскольку на залитых водой шоссе то и дело случались аварии. Пару раз я буквально чудом ухитрился объехать внезапно возникшую впереди "кучу малу" из смятых, опрокинутых автомобилей. Пробки, естественно, тоже увеличились, так что приходилось завтракать и ужинать за рулем.
Из-за дождей работать на высоких деревьях стало слишком опасно, и нас перевели на посадку. Мне с двумя подчиненными предстояло высадить на улицах две тысячи деревьев по заказу города Редвуд-Сити. Город платил за восемь часов работы в день, и за это время мы должны были управиться с двадцатью саженцами. В действительности за день можно было посадить полсотни, но поскольку нам платили за время, торопиться не было смысла. Мы заканчивали к обеду, потом я отвозил ребят в какой-нибудь парк или заповедничек, где они спали в машине, а я гулял по лесу в поисках интересной флоры и фауны. К февралю стала потихоньку начинаться весна, а на калифорнийскую весну стоит посмотреть. Сажать было, конечно, гораздо приятнее, чем рубить - до сих пор, когда приходится бывать в Редвуд-Сити, я смотрю на заметно выросшие, цветущие деревья на улицах и радуюсь.
Интересно, что платили нам за такую халтуру вдвое больше, чем за рубку. Отложенных за несколько недель денег мне хватило, чтобы дважды слетать на Гавайи. Я вообще давно заметил, что чем легче и приятнее работа, тем больше за нее платят. ("Разве не поэтому вы устроили революцию?" - спросил меня Доминго, когда я поделился с ним этим маленьким открытием).
Теперь у меня было два выходных в неделю, и можно было снова путешествовать по окрестностям, тем более, что появилась компания. Первые несколько месяцев в Штатах мне почти не с кем было разговаривать по-русски, да и по-английски тоже. Старушка Грейс, у которой я снимал комнату, зарабатывала на жизнь гаданием на картах и ничем другим не интересовалась. Другие жильцы были студентами (я жил в Беркли, совсем рядом с университетом), так что их обычно не было дома по вечерам. Наконец как-то раз, стоя в очереди в супермаркете, я услышал русскую речь, нагло встрял в разговор и познакомился с двумя ребятами, Аней и Алексом, снимавшими на двоих квартиру неподалеку. Один из их знакомых, Саша, любил путешествовать, и его (редкий случай) иногда удавалось подбить на совместную поездку куда-нибудь в радиусе двух дней пути: на юг, в пустыню, которая как раз зацветала благодаря дождям; на восток, в укутанные глубоким снегом ущелья Сьерра-Невады; на север, в бескрайние хвойные леса Каскадных гор; или на запад, где вызванные Эль-Ниньо циклоны обрушивали великолепные шторма на скалистое побережье. Мы получили множество штрафов за превышение скорости, один раз едва не утопили машину во внезапно вышедшей из берегов реке, освоили скалолазание и горные лыжи - в общем, жизнь была прекрасна. Появились у меня и друзья из числа аборигенов: мне пришлось прочитать в университете несколько лекций по зоологии, с кое-кем из слушателей завязались дружеские отношения, они познакомили меня со своими друзьями, и так далее.
Да и сама жизнь в Беркли была в некотором роде приключением. Городок представляет собой своеобразный музей под открытым небом, застывший во времени кусочек 60-х годов - интереснейшего периода в истории Америки, когда страх молодежи перед призывом в армию подвел США настолько близко к революции, насколько это вообще возможно в столь хорошо живущей стране. Улицы украшены сувенирными магазинчиками, словно по волшебству перенесенными из туристских кварталов Катманду, Найроби и Куско. На пропитанных ароматом конопли перекрестках сидят живописные профессиональные нищие с табличками вроде "Срочно требуются деньги на пересадку мозга". А в университетском кампусе позируют перед фотоаппаратами туристов протестующие студенты, участники бесконечной демонстрации с постоянно сменяющимися плакатами наподобие "Даешь независимое государство Ачех!" или "Руки прочь от мусульман Минданао!" Как гласил рекламный щит на границе с Орегоном, "Калифорнийский сыр - единственное, против чего Беркли никогда не протестовал". Я не очень понимаю, какой смысл разъезжать в машине, обклеенной лозунгами типа "Свободу Тибету", по городу, где нет ни одного члена китайского Политбюро, но общая атмосфера от этого скучнее не становится. Больше всего юмора, как обычно, в серьезных вывесках: "Танцевальный зал закрыт на ремонт с целью повышения сейсмоустойчивости", или перед церковью: "В случае аварии Иисус - ваша лучшая страховка!"
Слоняясь по Калифорнии, я постепенно привыкал к удивительной американской жизни. Например к тому, что, встретив на горной тропинке компанию молодежи уголовного вида, можно не хвататься за пистолет, а широко улыбаться и кричать "хай!" в полной уверенности, что вам ответят тем же. Или к тому, что можно гулять по лесам и пустыням босиком, не боясь наступить на битую стеклотару. К тому, что противозачаточные таблетки для знакомых девушек проще, дешевле и быстрей выписывать по Интернету из Австралии, чем оформлять рецепты у местных врачей. К тому, что бурый медведь считается жутко опасным зверем, вызывающим панический ужас даже у профессиональных зоологов (в некоторых национальных парках туристов заставляют носить на шее колокольчики, чтобы не наскочить на мишку). К тому, что на улицах попадаются женщины в вечерних платьях, обутые в кроссовки. К тому, что врачи слушают пациентов стетоскопом сквозь одежду, чтобы избежать последующих обвинений в сексуальных домогательствах. К тому, что если в метро нечаянно наступаешь кому-нибудь на ногу, то вместо "куда прешь, козел" слышишь "извините". К тому, что даже на вершине горы третьей категории сложности можно обнаружить доставленный вертолетом комфортабельный туалет. К тому, что кассиры в магазинах не умеют считать и пользуются калькуляторами, чтобы умножить десять на два. К тому, что эти же девчушки-кассиры упорно спрашивают, не нужно ли помочь мне докатить до машины коляску с купленными продуктами (притом, что в период работы в "Ecological Care" я выглядел весьма накачанным). К тому, что бег трусцой по обочине забитого машинами шоссе признается чрезвычайно полезным для здоровья. К тому, что некоторые церкви допускают "продажу" собственных детей на усыновление (если она производится по предварительной договоренности так называемыми "суррогатными матерями"), но считают аборт смертным грехом. К тому, что вся страна сидит на диете, но лучшая награда детям за хорошее поведение - поход в "Макдональдс". К тому, что дикую фауну - енотов, оленей, скунсов, даже койотов - проще увидеть ночью на улицах городов, чем в лесу. К тому, что бездомных принято кормить два раза в год - на День Благодарения и на Рождество. К тому, что достойным доверия считается только человек, у которого много долгов ("хорошая кредитная история") - по крайней мере, если никогда не одалживать у банка деньги, то и кредитную карточку не получишь, а без нее тут трудно прожить. К тому, что народ обожает домашних животных, но снять квартиру, если у вас есть кошка или, упаси бог, собака, практически невозможно - при переезде многим приходится отдавать их в приют. Иногда отчаявшиеся хозяева составляют характеристику на своего кота, которую заверяют у предыдущего домовладельца. Грейс, например, периодически читала жильцам лекции о любви ко всему живому на планете и пользе вегетарианства, но держать что-либо крупнее тараканов не разрешала. В конце концов я тайком завел пару скорпионов и самку "черной вдовы" (американского каракурта), которая вскоре обзавелась потомством - сотней очаровательных паучат. Позже, съезжая с квартиры, я вынужден был выпустить в сад весь мой маленький зоопарк.
Между тем наступил март. Сезон посадки деревьев закончился, и пришлось снова заниматься стрижкой и рубкой. К тому же наш самый главный босс, англичанин Сэм, ушел с работы - ему предложили роль Генриха Пятого в каком-то захолустном театре на крайнем севере штата. Поначалу режиссера привлек британский выговор Сэма, но потом у него обнаружился серьезный талант. Даже вчетверо меньшая зарплата не смутила нашего босса. На прощальной пьянке Сэм перепил текилы и уснул в мусорном ящике - мне пришлось среди ночи звонить Доминго, чтобы он сломя голову бежал в контору и вытащил беднягу из ящика до приезда мусороуборочной машины.
Новый босс ни черта не понимал в работе и брался за все заказы, даже слишком опасные и тяжелые. Рабочие нервничали, из-за этого постоянно случались неприятности. В течение двух недель мы пробили несколько крыш. Я едва не остался без глаза, когда мне в лицо отлетела щепка из-под бензопилы. Пришлось долго ходить с пиратской повязкой из-за царапины на роговице. В конце концов мы едва не лишились одного из рабочих. Наш самый молодой сотрудник Хосе засовывал ветки в чипер и не заметил, что одна из веток зацепилась за ремень лежавшей рядом бензопилы. Затянутая в чипер пила взорвалась, и одним из осколков стального барабана Хосе пробило голову. К счастью, госпиталь был совсем рядом - втроем мы донесли туда истекавшего кровью парнишку за пару минут.
- Я его не приму, пока не приедет полиция, - заявил нам дежурный врач. - Тут явный криминал, к тому же это наверняка нелегальный иммигрант.
Наши ребята к тому времени уже неплохо понимали английский, и мне пришлось, ухватив их за воротники, буквально силой удерживать - иначе дежурного убили бы на месте.
- Мы все трое покажем под присягой, - сказал я, - что вы нам сказали: "ненавижу мексиканцев - пусть подыхает".
То ли врач действительно испугался обвинения в расизме, то ли понял из этой фразы, что по крайней мере один из нас не боится давать показания в суде и, следовательно, не является "неприкасаемым", но Хосе тут же отправили на операцию. Ко всеобщей радости, он на удивление быстро поправился и через пару недель уже снова суетился у чипера.
После этого случая народ стал потихоньку увольняться. Многие делали так каждую весну: во-первых, летом вообще работы меньше, во-вторых, вкалывать на жаре в тяжелых ботинках, каске и защитной куртке радости мало, а в-третьих, начиналась страда на полях страны, и многие из моих коллег были рады вернуться к работе по основной специальности. Собрался уходить и я: у меня уже образовалась некоторая сумма денег, так что я решил отдохнуть месяц-другой, сделать на машине круг по Штатам, посмотреть разные интересные места. Доминго уговаривал меня остаться и даже обещал назначить бригадиром, но, честно говоря, махать бензопилой смертельно надоело. К тому же я нашел работу на пару недель во Флориде - изучать нерест кораллов в Саргассовом море.
Тут на нас свалился новый экстренный заказ: какая-то фирма допустила утечку ядохимикатов на пустыре неподалеку, и нас отправили проводить дезактивацию. Мне выпало работать на здоровенном, с трехэтажный дом, экскаваторе. Американцы любят мощную технику, поэтому возле забора, отгораживавшего пустырь, всегда стояла толпа. На второй день я заметил среди собравшегося народа совершенно очаровательную девушку.
- Сеньорита, - крикнул я (за полгода работы в Редвуд-Сити и окрестностях я привык обращаться к незнакомым людям по-испански), - желаете прокатиться?
Толпа завистливо зашипела. Пока девушка взбиралась по лесенке в кабину, стоявшие за забором успели обсудить ее целиком и по частям, но она даже не покраснела. Рабочий день только начинался, так что до вечера мы успели крепко подружиться. Теперь Каролина (так звали мою мексиканочку) приходила к нам на участок каждый день. Кабина экскаватора находилась так высоко над землей, что снизу нас совсем не было видно. Я снимал ковшом слой почвы, а потом, пока ребята очищали от кустарника очередной кусок земли, общался с Каролинкой. По советской привычке я как-то не интересовался ее возрастом, пока ребята не предупредили меня, что ей всего пятнадцать. Только тут я понял, что попал в довольно опасную ситуацию: ведь по местным законам секс с несовершеннолетними практически приравнивается к изнасилованию.
С тех пор, как из-за эпидемии СПИДа потерпела поражение сексуальная революция, в американском обществе сформировалось очень специфическое отношение к сексу среди молодежи. С одной стороны, эту тему проходят в школе (если, конечно, школа не церковная), а в магазинах есть даже книжки в картинках для самых маленьких, объясняющие, откуда берутся дети. С другой стороны, существует целая наука, ставящая своей целью дать родителям возможность полностью изолировать детей от информации эротического характера. Разрабатываются сложные системы категорий для кинофильмов, специальные фильтры для компьютеров и телевизоров. В стране, где многие семьи отличаются крайней религиозностью, несчастных детей можно только пожалеть. Любой зоолог объяснит вам, что возможность с раннего возраста наблюдать сексуальное поведение взрослых совершенно необходима для полноценного развития большинства приматов, а в особенности человекообразных. Не удивительно, что сексуальные маньяки и прочие извращенцы здесь столь многочисленны - по числу преступлений на сексуальной почве Америка лидирует среди прочих стран, причем с существенным отрывом. Одно из проявлений торжествующего ханжества - строгие законы по поводу секса с несовершеннолетними, которые, естественно, приводят к тому, что молодежь лишена возможности перенимать опыт у старших товарищей и вынуждена всему учиться на собственных ошибках.
Как бы то ни было, решать моральные и прочие проблемы американского общества не входило в мои планы. Пришлось сказать Каролине, что мне нужно срочно вернуться в Россию. Мы закончили дезактивацию пустыря, и больше я ее не видел.
За работу в очаге химического заражения нам выплатили премиальные, и теперь ничто не удерживало меня в "Ecological Care". Оставалось решить вопрос с жильем. Аня и Алекс, мои знакомые, давно собирались разъехаться, но Аня никак не могла найти подходящее место. Я уговорил Грейс сдать мою комнату Ане. Она согласилась с большим трудом, потому что у Ани был неподходящий знак Зодиака; впоследствии они начали ссориться, и Аня съехала оттуда при первой возможности. Но пока у меня было где оставить вещи на время путешествия. Благодарный Алекс обещал, что я смогу пожить у него недельку-две после возвращения, пока буду искать работу. Ни он, ни я не подозревали, к каким последствиям приведет это маленькое соглашение. А пока что я погрузил в машину спальный мешок, пачку полевых определителей, ласты с маской, бинокль и атлас автомобильных дорог, попрощался с друзьями и укатил навстречу новым приключениям.
Хлещет дождь на ветровое стекло,
Вдаль машина, словно ослик, бредет.
Дома
ждут меня уют и тепло:
Меня
дома моя коечка ждет.
Пусть
все кости от работы болят,
Пусть
устал я так, что сплю на ходу -
Еще
сотня поворотов руля,
И
я в коечку свою упаду.
Как
корабль из холодных морей,
В
порт приписки я сегодня вернусь.
Скрип
борта по пирсу, всплеск якорей,
И
я в коечку свою окунусь.