Глава восьмая. Внеочередная весна
Водитель, сбавь скорость! Ребенок,
переходящий дорогу, может быть твоим сыном!
Плакат на дороге Чайтен-Кояке.
Центральное Чили - удивительный край. Горы, пустыни и холодный океан надежно изолируют его от мира. Когда-то он был связан с Антарктидой, но потом она оказалась подо льдом. Остатки антарктической флоры и фауны, прошедшие в Чили через Патагонию, эволюционировали в мягком субтропическом климате и смешались с немногочисленными выходцами из тропической Америки, а также с ⌠северянами■, попавшими сюда после долгого пути по Андам. Результат получился очень интересный. Растительность этих мест поразительно напоминает субтропики Северного полушария, хотя состоит из совершенно других видов.
Я добрался до заповедника Fray Jorje, расположенного на стыке полупустыни и субтропической степи. В Чили с севера на юг сменяются несколько природных зон, но эта полоска земли настолько узкая, что на степи, например, пришлось всего около тысячи квадратных километров. Пейзаж степной зоны напоминал весенний Узбекистан или Армению. Повсюду цвели сады, по обочинам дорог тянулись ⌠клумбы■ из ярко-оранжевых цветов, похожих на тюльпаны и маки нашего юга. В теплом влажном воздухе висел сладкий аромат молодой травки. Даже птицы на изумрудных полях виднелись примерно те же - луни, чибисы, дрозды, да еще гигантские колибри вместо щурок.
Горы заповедника были покрыты настоящим ковром из цветов. Даже кактусы цвели все поголовно - от маленьких пушистых ⌠котят■ до метровых ⌠царь-ежей■. На концах веток гигантских ⌠подсвечников■ распустились белоснежные цветы размером с тарелку, а рядом, на тех же ветках, красные венчики цветков растения-паразита, скрытого в глубине тканей кактуса-хозяина. На тех же несчастных ⌠канделябрах■ кормились и корневые паразиты (Prosopanche) - их алые соцветия свечками торчали из земли вокруг. Некоторые склоны были сплошь усеяны фиолетовыми ⌠суперфиалками■, похожими на тропических бабочек, и ⌠раструбами■ безлистных лилий цвета советского флага.
Другие местные растения не такие заметные, но очень интересные. По сухим местам растет дикий картофель (Solanum tuberosum), а неподалеку взбирается на акации лиана - дикий помидор (Lycopersicon). Местные акации напоминают австралийскую мимозу, которую продают в Москве зимой, но их пушистые желтые шарики величиной со сливу. Если раздвинуть траву, можно найти удивительное создание - Lepuropetalon spatulata, одно из самых маленьких цветковых растений в мире. У него нормальные стебли, листья и цветы, но все оно вполне умещается в наперстке.
Как и в наших степях, здешняя весна быстротечна. К концу ноября исчезнут цветы, выгорит трава, сбросят листья акации, и только неунывающие кактусы будут сохранять признаки жизни. Видимо, поэтому фауна гораздо беднее, чем флора. Гуанако, мелкие птицы, жуки-чернотелки да бесчисленные норы подземных крысовидных хомяков (Mitimys) - вот и все, что можно увидеть за день. По ночам хомяки выглядывают из нор, и тут их подстерегает маленькая рыжая кошка (Felis colocolo). Она так осторожна, что увидеть ее почти невозможно - только круглые следы на песке. Если повезет, встретятся серые лисички Dusicyon culpeo (они тут почему-то совсем ручные) или мелкая змейка - земляной удав Nothophis. Это безобидное создание - единственный вид змей в стране, но чилийцы их почему-то панически боятся.
В заповеднике есть и лес - маленькие рощицы на склонах высоких холмов, обращенных к морю, как бы северный форпост роскошных лесов, существующих дальше к югу.
Вернувшись на шоссе, я поймал попутку, хозяин которой оказался поваром с базы чилийского ВМФ. После целого часа общего трепа я наконец-то сумел намекнуть ему, что был бы очень рад попасть на их борт до острова Пасхи или, еще лучше, до архипелага Хуан-Фернандес.
- Насчет Пасхи ничем помочь не могу, - ответил повар, - а на Хуан-Фернандес попробую. Зайдешь завтра после ужина к нам на базу, спросишь меня в столовой. Ужин кончается в десять.
- А меня пропустят на базу?
- Скажешь, Пако разрешил.
Я совершенно не надеялся, что из этого что-нибудь выйдет, но на базу на всякий случай решил заглянуть.
При длине в 4277 километров Чили шириной в среднем всего 200 км, но при этом все самое интересное почему-то оказывается в стороне от Панамериканского шоссе. Мне пришлось долго торчать на богом забытых развязках и развилках, меняя попутки, а потом еще идти часа два в гору, и в национальный парк La Campana я добрел только в четыре утра.
Гора Ла Кампана - одна из вершин Берегового хребта. Здесь довольно влажно, поэтому склоны покрыты густым лесом из деревьев с жесткими листьями, как в Средиземноморье. Крошечные изящные папоротники покрывают ветки, на лужайках у ручьев распускаются прозрачные подснежники, мелкий дождик висит в теплом воздухе - словом, крымская весна. Вместо сонь по ночам в кронах шуршат и щебечут пушистые древесные крысовидные хомяки (Irenomys tarsalis). И голубей так же много, как в крымских лесах, только здесь они все разноцветные.
Почему-то в субтропических лесах, в отличие от тропических, мелкая фауна очень любит прятаться под бревнами. Здесь, например, можно обнаружить одного из древнейших обитателей суши - зеленого Metaperipatus, предки которого когда-то одними из первых вышли из моря. Встречается и совсем уж причудливое существо, гигантский сенокосец (Gonyleptis curvipes). Он похож на длинноногого паука треугольной формы, но членики его ног не прямые, а изогнутые, причем каждый в свою сторону.
К полудню я забрался на вершину. Там сохранилась последняя рощица слоновой пальмы (Jubea chilensis). Когда-то эти могучие великаны росли по всей субтропической зоне Чили и на острове Пасхи, но их вырубили ради вкусного сока. На склонах цвело другое очень красивое дерево (не знаю, как оно называется) - его крона усыпана большими синими ⌠колокольчиками■. Опыляются они колибри, которые здесь окрашены совсем не так, как в тропиках - в основном в серый и защитно-зеленый цвета.
Спустившись с горы на другую сторону, я оказался в Продольной долине. Она напоминает Предкавказье - лесополосы, станицы в облаке цветущих яблонь, абрикосов и вишен, цепь заснеженных гор вдали. Но когда я поднялся в горы, то оказалось, что Анды здесь совсем не похожи на Кавказ. Облака, несущие осадки, идут с океана на небольшой высоте, и выше 1000 метров горы совсем сухие, как предгорья Тянь-Шаня. Пересечь их можно по шоссе, которое идет через перевал в аргентинский город Мендоса. Ездить автостопом по этой дороге трудно, потому что шофера - в основном аргентинцы, а они ⌠ловятся■ почему-то гораздо хуже чилийцев. Если же за километр до границы свернуть направо, попадешь в крошечный, всего половина квадратного километра, заповедничек Nevados de Hielo (⌠Ледяные снега■). Это просто кусок склона под грязно-серым ледником. В нижней части растет трава и корявые кактусы, изгрызенные соневидными дегу (Octodontomys gliroides). Выше лишь отдельные подушечники прячутся в россыпях камней. Под склоном журчит полувысохший ручеек, а за ним высятся голые заснеженные хребты. Из-за гор выглядывает мрачная ледяная глыба Aconcagua, самого высокого пика за пределами Азии (на разных картах от 6950 до 6997 м). Угрюмый склон среди истерзанных ветрами Анд - почти единственное место, где сумела выжить длиннохвостая шиншилла (Chinchilla laniger).
Из всех разнообразных грызунов Южной Америки шиншиллы, пожалуй, самые симпатичные. Они похожи на плюшевые игрушки, но на самом деле гораздо пушистей. Еще в начале века толстенькие зверьки водились повсюду в высокогорьях Анд, но потом их мягкий голубой мех вошел в моду, и за каких-то тридцать лет оба вида были практически истреблены. Только представьте себе: на другом краю Земли повышются цены - и в короткий срок тысячи километров непроходимых гор, бездонных каньонов, промерзших насквозь ледниковых морен оказались полностью очищенными от шиншилл. И при этом многие люди верят, что где-то может скрываться снежный человек...
Насмотревшись на шиншилл и шиншиллят, которые безмятежно гонялись друг за другом, норовя схватить за кисточку на хвосте, я спустился с гор и поехал в Сантьяго. Столица Чили оказалась довольно приятным для своих размеров городом - чистым, аккуратным, тихим, абсолютно европейским. Даже книги в биологическом отделе университетского магазина продаются в основном по европейской флоре и фауне. Короче говоря, типичный образец города, где приезжему негде пописать.
Был уже вечер, поэтому я не стал задерживаться и направился на базу ВМФ в городе Вальпраисо. Долго я искал ее среди бетонных заборов, колючей проволоки и лагерных вышек с прожекторами, вокруг которых кружились стайки дымчатых летучих мышей (Furipteris). К моему удивлению, суровый часовой на КПП без звука пропустил меня на территорию, узнав, что ⌠Пако разрешил■.
- Где ты пропадал? - закричал Пако, когда я нашел его в столовой. - У тебя же крейсер через десять минут! Бежим скорее!
Капитан крейсера ⌠Almirante Latorre■ сеньор Рикардо скептически оглядел меня и заявил:
- Триста долларов! Фотоаппарат сдать мне на хранение на все время рейса! До выхода в море с борта никуда не отлучаться! Спать будешь в машинном отделении. Вопросы есть?
- Есть. Сколько продлится рейс, каков маршрут и когда мы выходим?
- Это военная тайна. Давай фотоаппарат.
Я отдал ему ⌠мыльницу■, но в рюкзаке осталась запасная. К сожалению, из-за плохой погоды за весь рейс я сделал только два снимка. В море мы вышли через полчаса.
Ночью планировались учебные стрельбы, поэтому вся команда была на ногах и собралась в кубрике. За ужином, состоявшим из омаров и макарон по-флотски, мы занялись культурным обменом. Я постарался ознакомить моряков с культурным достоянием российского флота, а именно - с нашими лучшими анекдотами: про координаты, про дырку в переборке, про окошко подлодки, про курс на Севморпуть и т. д. Чилийский флот, как выяснилось, тоже хранит прекрасные культурные традиции. Вот один из рассказанных мне анекдотов:
"Капитан крейсера стоит на мостике. Ночь, туман, дождь. Вдруг прямо по курсу появляется огонек. Капитан хватает микрофон рации:
- Судно, следующее встречным курсом! Измените курс на десять румбов влево!
- Судно, идущее встречным курсом! Измените ваш курс на десять румбов вправо! - отвечают ему.
- Я капитан первого ранга Военно-Морского Флота Республики Чили! - кричит капитан. - Немедленно измените курс!
- А я - матрос третьей категории. Измените ваш курс.
Огонек уже совсем близко. Капитан в ярости орет в микрофон:
- У меня крейсер водоизмещением двадцать тысяч тонн! Я курс менять не буду!
- А у меня маяк. Мне очень жаль..."
В полночь крейсер произвел обстрел некоей условной точки в океане. Зрелище, конечно, впечатляющее. Пушки стреляют с быстротой хорошего автомата, а снаряды к ним подвозит специальный конвейер. Отстрелявшись и выпустив напоследок несколько ракет, мы взяли курс на запад. Поскольку спать в машинном отделении - удовольствие еще то, я встретил рассвет на баке. После едва ползущей баржи, на которой мы тащились на Галапагосы, крейсер казался почти самолетом. Под хмурым небом серая туша стремительно рассекала студеное море.
Поначалу вокруг попадались птицы побережья - пингвины, бакланы и олуши. Потом мы вышли из холодного течения, потеплело, вода из сероватой стала зеленой, а из птиц остались только вечные странники открытого океана - альбатросы, буревестники, тайфунники - да и те встречались очень редко. Несколько раз я видел китов - шустрых стройных полосатиков Брайда (Balaenoptera edeni) и редчайших карликовых кашалотов (Kogia breviceps) - смешных толстеньких крепышей. На закате небо на западе ненадолго очистилось от туч, и в тот момент, когда солнце исчезало за горизонтом, море вдруг озарилось ярко-зеленым светом. К счастью, рядом никого не было, и я успел щелкнуть фотоаппаратом. На слайде зеленая полоса, поднимающаяся от солнца к небу, выглядит не так эффектно, но зато, насколько я знаю, это второй снимок ⌠зеленого луча■ в истории.
Наконец впереди появился черный силуэт острова. Архипелаг Хуан-Фернандес состоит из двух островов, которые раньше назывались Mas a Tierra (⌠Ближе-к-берегу■) и Mas a Fuera (⌠Дальше-в-море■). Недавно правительство, чтобы привлечь туристов, переименовало их соответственно в ⌠Robinson Crusoe■ и ⌠Аlexandr Selkirk■. Моряк Александр Селькирк, прототип литературного Робинзона, был высажен капитаном на Мас-а-Тьерру и прожил там в одиночестве четыре с половиной года. В конце прошлого века на острове появилось постоянное население, занимавшееся заготовкой сандаловой древесины. К 1920 году сандал (Santalum fernandezianum), дерево-паразит, был полностью уничтожен. Народ занялся охотой на морских котиков, и за пять лет от их трехмиллионной популяции осталось всего несколько десятков зверей. Тогда жители островов переключились на лов омаров Jasius lalanderi. Сейчас омары тоже кончаются, и люди перешли на треску Polyprion prognatus. На сколько лет хватит трески, трудно сказать. Все это время архипелаг считается национальным парком.
Остров Робинзон-Крузо - самое теплое место в Чили. Благодаря влиянию течения Ментора здесь не бывает ни холодного, ни сухого сезона. Раньше его покрывали густые субтропические леса, но потом козы частично уничтожили их, и лес теперь растет только на склонах потухшего вулкана El Unge. Вершина этой 980-метровой горы, где Селькирк когда-то разводил сигнальные костры, покрыта папоротниковой степью.
На рейде острова мы простояли целый день. Не переставая шел проливной дождь, но я все же успел сбегать на вулкан, побродить по лесу и заглянуть на последнее лежбище маленьких серых котиков (Arctocephalus philippi). Других млекопитающих здесь нет, как нет ни земноводных, ни пресмыкающихся (до берега больше 600 км). На берегах гнездится множество морских птиц, особенно тайфунников (Pterodroma), а в зарослях древовидных папоротников Thyrsopteris водится ярко-красный колибри Sephanoides fernandensis. Все прочие островные достопримечательности - ботанические.
Из 120 видов растений острова 98 растут только здесь. Низкорослые леса состоят из Myrcigenia, Fagara и коричного дерева Drimus winteri. Среди их однообразной чащи попадаются древовидные васильки Yunquea, древовидный табак Nicotiana grandis, гигантская капуста Сedrobrassis, а на лавовых потоках - пальма Juania ausralis. Все эти редкости - остаток богатой флоры, процветавшей когда-то в теплых долинах Антарктиды.
Под вечер мы вышли в море и, едва выйдя из-под защиты острова, попали в славный шторм. Угрюмые валы раз за разом обрушивались на палубу. В кипящем, окутанном водяной пылью океане многие чувствуют себя, как дома. Альбатросы уверенно выписывают виражи над водой, мелкие тайфунники и качурки шустро снуют в ⌠ущельях■ между волнами. На одном гребне я заметил морского котика - он стоял ⌠на хвосте■, с любопытством нас разглядывая. Несмотря на шторм, крейсер уверенно шел вперед и 160 километров преодолел очень быстро.
К утру стало потише, но высадка на берег Александр-Селькирка заняла целых два часа. Столько же времени было в моем распоряжении, чтобы исследовать остров. Он почти вдвое меньше, чем Робинзон-Крузо (всего 60 кв. км), но в высоту достигает 1800 метров. Здесь холоднее и суше, склоны покрыты цветущими лугами, а вершины - подобием тундры.
Обратный путь мы проделали за день. Хотя маршрут наш проходил лишь немного южнее, чем по дороге к островам, мы оказались уже в умеренных широтах, так что птиц в открытом океане стало заметно больше. Встречались стайки дельфинов (Lagenorhynchus australis), а в глубоких водах над Чилийским желобом мы разминулись с группой кашалотов (Physeter catodon). Кормили нас омарами и треской - крейсер попутно снабжал командование ⌠дефицитом■.
На базу флота Консепсьон мы прибыли поздно ночью, но лавка ⌠Военторга■ еще работала. Среди прочего ассортимента мне попались на глаза симпатичные стреляющие ножики - легкие, удобные и всего по полдоллара штука. Прикинув в уме число знакомых, которым стоило привезти по сувениру, я попросил завернуть мне 15 штук.
- Ты откуда, парень? - спросил потрясенный продавец.
- С Пирра, - ответил я. Тут настала моя очередь удивляться: оказалось, что он читал ⌠Неукротимую планету■ Гаррисона! Мы с продавцом обменялись впечатлениями о книжке, а на прощание он посоветовал мне не пытаться выйти с базы через проходную: могут быть неприятности.
Я нашел дырку в заборе, вышел в город и сел на последний автобус до Теmuco, неофициальной столицы Араукании.
В Темуко шел прохладный весенний дождь. Надев полиэтиленовый плащ, я вышел по спящим улицам на окраину и поднялся на высокий холм Cerro Neloe. В Чили природные зоны сменяются чуть ли не каждую сотню километров, и теперь вокруг было нечто вроде букового леса Центральной Европы, но с невысоким кучерявым бамбуком в подлеске. Европейских сонь тут заменяет пушистый пучеглазый зверек - опоссум монто (Dromicops australis), последний представитель очень древней группы сумчатых. Через дорожки ползали здоровенные угольные черепахи (Geochelone carbonaria). На вершине в сером свете сумерек стояли три больших деревянных идола, высеченные из цельных стволов вековых буков Notofagus obligua прямо на корню - тотемные столбы индейцев-мапуче.
Когда в лесу появились бегающие трусцой и выгуливающие собак граждане, я спустился на розовые от цветущих абрикосов и персиков улицы городка. Темуко вполне мог бы быть центром какого-нибудь швейцарского кантона. Тихие улочки, веселые приветливые люди, хотя и одетые несколько по-пижонски, но довольно интеллигентные на вид. В магазинах продаются всякие забавные вещицы - например, телефоны в виде бананов, батонов хлеба и кукурузных початков. Ничто не напоминает о кровавой истории этих краев, ставших теперь райским уголком.
⌠Мапуче■ означает ⌠люди земли■. Племя известно также под названием ⌠арауканы■. В отличие от диких соседей из-за гор, живших охотой теуэльче (⌠людей степи■), мапуче умели выращивать картофель. Никто не знает, откуда они пришли сюда и сколько веков прожили в мире среди гор, лесов и озер Южного Чили.
В 1495 году с севера двумя колоннами вторглась в Арауканию 500-тысячная армия инков. За всю историю доколумбовой Америки не собиралось такого огромного войска. Одна колонна шла берегом от оазиса к оазису, другая - сперва двигалась по степным восточным предгорьям, потом через перевал вышла в Чили и на месте нынешнего Сантьяго соединилась с первой. Немногочисленное местное население не могло оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления и в конце концов вливалось в ряды захватчиков. Следом за пехотой шли инженерные корпуса, прокладывавшие мощеную дорогу. Казалось, еще немного - и весь юг континента окажется владением Империи.
Но дороге не суждено было пройти дальше Вальпраисо. Двинувшись на юг по Продольной долине, армия вторжения вступила на земли мапуче. Ни один воин не вернулся обратно.
Неизвестно, сколько еще раз штурмовали бы инки непокорных соседей, если бы их самих не поработили конкистадоры. Вскоре уже испанская армия (на девять десятых состоявшая из индейцев) пришла из Перу завоевывать юг. Но мапуче не разбежались при виде закованных в латы всадников и не признали себя подданными короля Кастилии. Началась кровопролитная война, длившаяся более трехсот лет.
Раз за разом обрушивались испанцы на арауканов, раз за разом тянули линии крепостей от порта Вальдивия до острова Чилоэ. Индейцы отступали на юг, в лабиринт хребтов, фьордов, ледников и узких проливов. Потом их отряды просачивались обратно - и в результате очередного налета оттесняли белых за реку Биобио. Мапуче достали в Аргентине лошадей, научились разводить их и ездить верхом. Английские авантюристы снабжали их ружьями. Несмотря на бесчисленные жертвы и крайнее ожесточение обеих сторон, захватчики так и не смогли утвердиться в Араукании. До самого провозглашения независимости Чили племя оставалось единственным в Южной Америке непокоренным народом. В конце концов республика заключила с ними мир, по которому они сохраняли за собой всю территорию к югу от Биобио, кроме Чилоэ и Вальдивии.
Постепенно в результате деятельности миссионеров и торговцев мапуче все же пустили на свою землю белых и согласились войти в состав Чили. Но, в отличие от других племен, они остались хозяевами своих земель и сейчас живут не хуже европейцев. Это спокойный, даже несколько флегматичный народ, по облику которого совершенно невозможно догадаться о его славном прошлом. В городе они уже смешались с белыми, но в деревнях еще живет около полумиллиона чистокровных арауканов.
Я поднялся на автобусе в сторону аргентинской границы, на 30 километров вглубь гор. Вокруг пела европейская весна: мокрые поля со стогами перезимовавшего сена, живые изгороди, горы в дымке распускающихся листьев. На востоке клубились тяжелые серые тучи и проглядывали мрачные снеговые хребты. Вместо грачей и аистов по лугам бродили коричневые ибисы Harpiprion и маленькие каракары-чиманго (Milvago). На заборах сидели ⌠луговые жаворонки■ (Sturnella) - красногрудые птицы, очень похожие на жаворонков Севера, но совсем им не родственные. По склонам кое-где виднелись породистые коровы и отары овец в сопровождении нарядно одетых конных пастухов, в боковых долинках прятались аккуратные деревушки.
Размытая за зиму колея вела в большой национальный парк Conguillo. Летом здесь бывает очень много туристов, но сейчас, в холодное межсезонье, я был единственным человеком на тысячи квадратных километров территории.
Гигантские массы туч, разорванных в клочья острыми клыками пиков, стремительно неслись в небе, раз в полчаса поливая меня шквальным ливнем или посыпая мокрым снегом. Иногда в пробоины туч ударяло солнце, и тогда сразу становилось жарко, а кусочек мира под лучами вспыхивал красками. Пару раз за день дырки в разных слоях облаков совпадали, и слева проступал белый конус вулкана Llaima (3124 м) с султаном клубящегося пара. Но большую часть времени о высоте гор можно было только догадываться. Лавовые потоки почти невидимого вулкана пересекали дорогу. Самые свежие из них, пяти-десятилетней давности, еще были совсем голыми, и ветер гнал по ним серые пыльные смерчи. Более старые поля лавы покрывал мягкий ковер лишайников, и там быстрые ласточки гонялись за комариками, летавшими над камнями несмотря на холод, ветер и дождь со снегом.
Только в холодных странах можно научиться по-настоящему понимать красоту плохой погоды. Пусть горы кутаются в серое одеяло туч; пусть последняя пара носок уже хлюпает; пусть куртка, свитер и обе ветровки промокли насквозь и вода ледяными струйками просачивается сквозь четыре футболки; пусть ветер, словно оживший покойник, хватает стылыми ладонями за лицо; пусть белые колонны дождя со снегом и градом вырываются из засад в боковых ущельях, как инеистые великаны из ⌠Старшей Эдды■ - но нет ничего прекрасней плохой погоды в весенний день. Потому что этот дождик-снегоед, этот ветер с его глупыми шутками, эти бесстрашные ласточки и комарики, эти нежные пушистые лишайники, которые сильнее всех стихий, вместе взятых, эти серебристо-черные тучи, этот сказочный лес, в котором кажется глупым и пошлым заниматься чем-либо, кроме черной магии, эти гордые горы, лучше которых... сами знаете, и особенно этот самый сладкий в мире коктейль с запахом клейких почек и вкусом талой воды под названием ⌠весенний воздух■ - все это и есть настоящая жизнь. И весна, весна! Я так люблю весну - и в этом году у меня их две! А через месяц будет жаркое бразильское лето! Ура!
В таком дурацки-веселом настроении я шагал по дороге, тихонько распевая детские песенки, километр за километром впитывая в себя окружающую красоту. Жаль только, что все это досталось только мне - я знал, что Юлька не испугалась бы дождя, а весну она любит так же, как и я. Постепенно колея вошла в странный лес, не похожий на все другие леса мира. В этих горах верхняя граница лесного пояса образована не чахлыми кустами и стлаником, а самыми могучими и крепкими деревьями. В нижней части склонов растут листопадные виды южных буков, в основном Notofagus procera до 80 метров высотой, и ⌠чилийский тис■ Saxegothaea, а вверху - гигантские вечнозеленые буки N. dombeyi. Впрочем, если вдуматься, у нас в горах ведь тоже растут вечнозеленые деревья - ели, пихты, сосны. У южных буков листочки совсем маленькие и очень красивые - круглые, с зазубренными краями, как у карликовой березки. Издали бывает трудно понять, лиственное это дерево или хвойное.
Пока я шел по листопадному лесу. Снег здесь уже сошел, зазеленела молодая травка и подснежники. Насекомых было мало, но зато всюду попадались наземные пиявки - хищные, улиткоядные, грибоядные и прочие - которые в условиях низкой численности насекомых занимают свободные экологические ниши. В кустах сновали стайки мелких птиц. У нас они обычно состоят из синиц, поползней и пищух. Здесь были другие виды, но с теми же тремя способами поиска насекомых (в ветках, ползая по стволу сверху вниз и снизу вверх). Вообще было очень интересно посмотреть на эти леса, возникшие совершенно независимо от наших северных, но в сходных условиях. Дорога прошла мимо колдовского озера Lago Verde (⌠Зеленого■) с ярко-синей водой и изумрудными отмелями. На плесах уже плавали первые нырки, бакланы и лысухи, а в заводях собрались мелкие рыбки Galaxia и огромные, похожие на древних стегоцефалов хищные шлемоголовые лягушки (Caliptocephalus gayi). Из более крупных животных мне встретился лишь маленький доверчивый олешек с красноватой шерстью - южный пуду (Pudu pudu).
По мере подъема на дороге и в лесу становилось все больше снега. Было как-то непривычно идти под шумящими на ветру зелеными кронами среди сугробов. Впечатление нереальности усиливал пышный бамбук Chusquea quila и выползшая на снег после спячки тропическая мелочь - богомолы, пушистые долгоносики, небольшие пауки-птицеяды. Вообще у меня уже немного кружилась голова от обилия впечатлений. Ведь всего две недели назад я еще купался в Рио Ману, а с тех пор побывал на Альтиплано, в абсолютных пустынях побережья, на океанских островах и в субтропиках Центрального Чили. Выше 900 метров снег стал таким глубоким, что я пробивался вперед с большим трудом. Внизу переливалось неземными красками озеро Arco Iris (⌠Радужное■). Поперек тропы вились следы зайцев, лис и пуду, а иногда пумы.
За небольшим перевалом передо мной распахнулась стальная гладь окруженного снеговыми стенами хребтов озера Конгийо. Хотя оно уже почти освободилось ото льда, птиц на нем еще не было, только на берегу разгуливала пара сероголовых гусей (Chloephaga poliocephalus) - они родственны андским, но не белые, а рыжие. Удивительный лес покрывал склон, спускавшийся к воде.
Высокие деревья с обросшими бородатым лишайником серыми стволами величественно покачивали похожими на канделябры кронами. Кора их напоминала сосновую, лес тоже был похож на сосновый бор - с запахом смолы и белым ягелем, усыпанным чешуйками шишек. Но ветви странных деревьев покрывали не иголки, а колючие чешуи, и шишки их были размером с футбольный мяч. Это были чилийские араукарии (Araucaria araucana), ⌠живые ископаемые■, сохранившиеся кое-где в Южном полушарии со времен, когда даже динозавров еще не было на свете.
Здесь, на южном склоне, снег только что сошел. Над подснежниками кружились вездесущие колибри. Повсюду бегали завезенные из Европы зайцы-русаки, а в кронах с шумом кормились длиннохвостые патагонские попугаи (Cyanoliseus patagonicus). Когда их стая рассядется в ветвях, ее почти не видно благодаря защитно-зеленой окраске. Но стоит птицам взлететь, как они словно взрываются ⌠светофорными■ красками - снизу попугаи желтые с красным пятном на брюшке.
У озера стоял пустой кемпинг. Все домики были заперты, но я вынул стекло в административном корпусе и расстелил спальник в кинозале. Ночь выдалась беспокойной. Ветер тяжело дышал, мягко нажимая на окна, скрипели и стонали араукарии. Где-то вдалеке раскатисто хохотал патагонский филин (Bubo nucurutu). Я вышел на улицу. В просвет облаков был виден красный отблеск кратера. Озеро глухо шумело и плескалось, между тенями причудливых араукарий перебежками двигались зайцы. Черная тень филина появилась в небе и качнулась было в стророну одного из них, но ушастый стрелой нырнул в кусты, и филин бесшумно улетел прочь. Из-под домика донесся шорох. Включил фонарик и увидел небольшого щитоносного броненосца (Chlamyphorus retusus), пытавшегося подрыться под фундамент. В трудовом азарте он даже опрокинулся на спину, сверкая голым розовым пузом. Я прошелся немного по дороге и встретил длинноклювого козодоя (Caprimulgus longirostris). Чем кормится в такое холодное время эта насекомоядная птица, не знаю.
Утром я попытался подняться на перевал 1200 метров и выйти из парка с другой стороны. Чем выше я забирался, тем толще и громадней становились араукарии и глубже снег. На перевале его лежало, наверное, не меньше трех метров. Чуть выше начиналась ягельная тундра. А ведь я был не так уж далеко от сельвы Перу, где о подъеме на такую небольшую высоту узнаешь в основном по увеличению количества бабочек! На западном склоне снега оказалось меньше, но он был такой рыхлый, что я сразу провалился по грудь. Стало ясно, что придется идти обратно, хотя туда втрое дальше.
Этот день был заметно теплее, и вскоре я заметил, что горные склоны изменили цвет: ветки листопадных буков из серых стали красными. Между стволами с громким криком ⌠чью-кви-кви■ летали великолепные магелланские дятлы (Campephilus magellanicus) - большие, черные, а самец еще и с ярко-красной головой, украшенной хохлом в виде знамени. Дождь шел почти не переставая, но настоение у меня было прекрасное. Я понимал, что должен радоваться уже тому, что много солнечных просветов было вчера. В этих краях ясные дни обычно бывают только летом и в начале осени, а в другое время года можно за месяц ни разу не увидеть вершины гор. Зимой морозы в горах достигают 25-30 градусов (обычно 5-10). Под вечер тучи все же разошлись ненадолго, и я тут же развесил по рюкзаку мокрые носки и футболки.
Из Темуко я приехал единственным в день автобусом и в спешке не успел купить никаких продуктов, кроме яблок. Чилийские ⌠manzanos■ славятся на весь мир - трудно было устоять и не съесть весь мешок сразу. С большим трудом растянул их на полтора дня. Теперь они все равно кончились, и я грустно обсасывал последний огрызок, напевая на мотив известного шлягера: ⌠manzana... manzana... manzana... люблю я яблочки, ну кто же виноват?■ Есть хотелось ужасно. Хотя дорога шла под гору, тридцать километров под дождем я прошел с некоторым трудом, а до шоссе оставалось еще десять. Но тут, проходя мимо стоявшего еще вчера пустым кордона, я заметил над крышей дымок.
Идеи охраны природы находят живой отклик в сердцах жителей Южной Америки. Нет здесь более популярных слов, чем ⌠экология■ и ⌠защита леса■. Конечно, это не означает, что какой-нибудь крестьянин не станет расчищать свой кусок земли и оставит детей голодными. Но зато к людям, работающим в этой сфере, повсюду относятся с огромным уважением. Биологи, лесники, егеря заповедников чувствуют себя членами некоего братства, призванного спасти человечество, и, даже не будучи лично знакомыми, относятся друг к другу так же, как в старину геологи Севера.
Поэтому двое сторожей парка, заехавших проверить избушку после зимы, встретили меня как лучшего друга. Простые ребята, они не удивились ни обвешанному носками рюкзаку, ни вообще моему присутствию в горах в холодное время. Профессионального биолога во мне признали и без Индульгенции - любители приезжают сюда только летом, а если не в сезон, то с ними неизбежно что-нибудь случается. В эту весну в Конгийо уже погибли двое немцев. Меня и друг друга они называли не ⌠дон■, ⌠сеньор■ или ⌠кабальеро■, а просто ⌠мачо■ (⌠мужик■). Они спали в ватниках на груде проросшего лука, пили чифирь из мате и закусывали мясом сбитого машиной барашка. Но зато, пока мои мокрые шмотки сушились на печке, меня накормили шашлыком так, что вместо сердца стал стучать желудок, потом отвезли на джипе в деревню и посадили на молоковозку, идущую в Темуко.
Дальше на юг начинается Чилийский Озерный край - поперек Продольной долины лежат большие озера, а ландшафт напоминает Шотландию. В час ночи я доехал до городка Pucеn между озером Villarica и вулканом, тоже Бийярика (2840 м). Привычно найдя по путеводителю самый дешевый отель, я был удивлен тем, насколько он оказался комфортабельным. Весь следующий день шел дождь. Утром я сделал было вылазку на озеро, но там ничего интересного не обнаружилось. Поэтому до самого вечера я сидел в кресле у камина, читая журналы (сколько всего произошло за лето!) и болтая с постояльцами.
Наутро погода стала получше, и я сделал вылазку к самому красивому из озер, Lago Todos los Santos (⌠Всехсвятскому■). Оно начинается под гигантским, идеально правильным снеговым конусом вулкана Osorno (2660 м) и длинным узким фьордом тянется между хребтами к подножию пика Tronador (3250). Склоны гор вокруг покрыты густыми буковыми лесами, в которых бродят целые стада завезенных из Англии благородных оленей. В Чили они почему-то стали гораздо крупнее и так размножились, что местами сильно повреждают растительность. Когда плывешь на моторке по озеру, то и дело вспугиваешь стаи изумительно красивых черношейных лебедей (Cygnus melanocoryphus). Из озера вытекает быстрая речка с сине-зеленой водой, изобилующая североамериканской радужной форелью и ручьевыми утками. На ней много красивых водопадов, по берегам растет странный лес из деревьев с желтой корой, напоминающих камчатскую каменную березу. Между их стволами мелькают изящные тени европейских ланей, а по земле ползают в своих домиках единственные в мире сухопутные ручейники.
Дальше к югу мапуче почти нет, население состоит в основном из потомков немецких иммигрантов начала века. Испанский язык такой легкий, что все приезжие быстро на него переходят. Вот и здесь даже глубокие старики уже не говорят между собой по-немецки. Правда, в селах повсюду стоят лютеранские кирхи, а в последние годы из-за наплыва туристов из ФРГ снова появились немецкие названия улиц, кафе и отелей.
Продольная долина здесь обрывается и дальше на юг идет уже как морской пролив. Слева ее ограничивает изрезанная фьордами стена Анд, а справа - цепочка островов, продолжение Берегового хребта. Первый остров, самый большой, называется Chiloe. Пейзажи Чилоэ напоминают картинки к сказкам братьев Гримм. Среди обвешанных бородатыми лишайниками мрачных лесов разбросаны маленькие бревенчатые церкви, ⌠пряничные■ деревушки, а прекрасные асфальтовые дорожки выводят к укромным яхтенным гаваням. Остров отделен проливом шириной всего 500 метров, но на нем есть свой вид лисы - похожая на шакала Dasycyon chiloensis, которую часто можно встретить на лесных тропинках.
Раньше Панамериканское шоссе кончалось в городе Puerto Montt, в том месте, где Продольная долина превращается в пролив (есть еще его восточная ветка, идущая по Аргентине). Дальше на юг Чили тянется более чем на тысячу километров, но туда можно было попасть только морем или через Аргентину. Генерала Пиночета такое положение дел не устраивало, и он начал строительство Южного Шоссе по берегу моря.
Проблема была в том, что полоса земли между горами и морем здесь совсем узкая, а через каждые несколько километров в берег вдаются заливы-фьорды, через которые пришлось делать паромные переправы. Из-за многочисленных паромов по первому участку Дороги Пиночета (официальное название - Carretera Austral) никто не ездит. Проще добраться на одном пароме до городка Чайтен - за ним паромов уже нет, потому что шоссе идет дальше от океана. Только на двадцать километров от Пуэрто Монтта автотранспорт ходит достаточно регулярно. В той стороне находится национальный парк Alerce.
Климат здесь еще более влажный, чем в Араукании. В год бывает всего 30-40 солнечных дней. Зима на уровне моря довольно теплая, поэтому лес из буков и ⌠речного кедра■ Pilgerodendron выглядит как настоящие джунгли. Стволы и ветви покрыты сплошным ковром из папоротников, в опавших листьях прыгают маленькие вишнево-красные лягушки. Если подняться выше в горы, где бывает снег, то пейзаж начинает больше соответствовать умеренному климату. Здесь растут три оригинальных хвойных: маленький кустарник Dacridium fonki, похожий на кипарис Austrocedrus и alerce (Fitzroya). Алерсе напоминает секвойи: такая же темно-красная кора, такая же густо-зеленая пирамидальная хвоя, такая же исполинская толщина и почтенный возраст (до 5000 лет). Вот только ростом он бывает всего метров 50 - больше, видимо, не позволяют ветра.
В глубине гор лежит чудесное задумчивое озеро, а за ним поднимаются грозные пики основного хребта Анд. Их склоны покрыты ягелем высотой до четверти метра - оленеводы нашего Севера, наверное, видят такой в самых розовых снах.
Из Алерсе я вернулся в Пуэрто Монтт. Дорога вилась вдоль берега, и в бухтах повсюду были видны небольшие группы серых дельфинов-афалин (Tursiops truncatus). Они стояли в устьях речек и ручьев, перехватывая идущую на нерест семгу (ее сюда тоже завезли из Европы).
Деревянный порт весь пропах водорослями и солью. На рыбном рынке продавали ставриду и гигантских морских желудей. На причалах сидели цепочками черно-белые голубоглазые бакланы (Phalacrocorax atriceps). Серый сонный пролив уходил вдаль и таял в темных полосах небольших дождей.
Я долго болтался по причалам, выясняя ситуацию с транспортом. Летом можно было бы добраться на теплоходе прямо до Магелланова пролива - это очень дорого, но необыкновенно интересно. Но сейчас единственным судном, шедшим на юг, была яхта с гляциологической экспедицией Фонда Рейнгольда Месснера. Самого альпиниста не было, но ребята на борту подобрались отличные. Ужасно хотелось с ними прокатиться, благо зоолог им был нужен. К сожалению, они собирались выйти в море только через неделю, а потом еще дней десять стоять в Чайтене. Все же они помогли мне - с их палубы я влез без билета на рейсовый паром и весь восьмичасовой путь до Чайтена проделал на халяву.
Эти восемь часов я провел на палубе, продалжая исследование численности птиц. Скучать не приходилось. Мы приближались к Субантарктике, и в море было полно живности - отголосок того фантастического изобилия, которое существует в штормовых водах Зоны Антарктической Конвергенции. Мрачные буревестники Procellaria уверенно скользили над волнами, сновали взад-вперед пухленькие ныряющие буревестники (Pelecanoides), китовые птицы (Pachyptila) стайками собирались на скоплениях планктона. Полосатые головы пингвинов Spheniscus magellanicus торчали из воды. Целые банды дельфинов прочесывали пролив. Мы встретили три вида, один другого красивей - Cephalorhynchus hectori, C. eutropia и Preponocephala electra (названия им не я придумывал, честное слово). Иногда мелькала в волнах усатая мордашка южного морского котика (Arctocephalus australis) или острый плавник одинокой косатки, гонявшей косяки семги. Мне очень хотелось увидеть, как косатки глушат лососей хвостом, но они почему-то действовали иначе - просто догоняли косяк и на лету перехватывали в воздухе выпрыгнувшую рыбину.
Понемногу народ заинтересовался тем, что я делаю. Вокруг собралась толпа пассажиров, напряженно вглядывавшихся в волны - кто первый увидит дельфина или косатку? Я все расспрашивал, нет ли среди присутствующих владельца машины, собирающегося ехать дальше на юг. Но вместо этого обнаружились целых четыре конкурента-туриста: парочка французов, бразилец Паоло, несмотря на молодость работавший счетоводом в солидном банке, и студент-мапуче Хосе, собиравшийся потратить стипендию, чтобы посмотреть лагуну Сан-Рафаэль.
Низкие холмы островов все тянулись справа, а роскошные Анды с их лесами и снегами - слева. Узкие фьорды уходили зигзагом вглубь гор, словно дорожки в неизвестные миры. Наконец мы свернули в один из таких ⌠коридоров■ и оказались в городке Chaiten.
Делать здесь было нечего, но французы решили остаться. Мы же с Паоло и Хосе потихоньку двинулись по Дороге Пиночета, болтая на смеси английского с испанским и дожидаясь попутки. Нас окружали уходящие в облака зеленые склоны, сочащиеся влагой. Все более или менее открытые места, кроме придорожных полей, в несколько ⌠этажей■ заросли папоротниками и чудовищным растением Gunnera, похожим на лопух с трехметровыми листьями.
Рюкзаки у ребят были не меньше моего, и я был уверен, что они вскоре вернутся в поселок. Близился вечер и явно собирался дождь. Любой нормальный человек в такой ситуации прежде всего стремится под крышу, только отдельные психопаты вроде нас с Юлькой могут получать удовольствие от путешествия в подобных условиях.
Тут я увидел нечто настолько интересное, что забыл обо всем на свете. Вдоль дороги через каждые несколько шагов зияли свежевыкопанные ямы под телеграфные столбы. Под слоем почвы тут оказалась очень твердая глина, и мелкие зверьки, упавшие в яму, не могли сразу зарыться в землю. Получились прекрасные ловушки на грызунов и прочую живность. Раздвигая длинной палкой листья, скопившиеся на дне ям, я обнаруживал там редких существ, которых не так-то просто увидеть.
В основном это были восьмизубы - подземные жители. Их тут три вида: один похож на крысу (Aconaemys), другой - на слепыша (Spalacopus), а третий - на зайчонка (Octodon). Кроме них, попадались землеройковые опоссумы Rhyncholestes. Я просмотрел, наверное, пару сотен ям, прежде чем отвлекся от них и заметил, что уже стемнело и накрапывает дождь, а мои спутники все еще идут рядом и даже не собираются начать ныть.
Я начал потихоньку присматриваться к стоявшим на полях сараям и амбарам. Вскоре мы прошли довольно приличный заброшенный хлев. Еще через сотню метров в луче фонаря возникла похожая на рысенка чилийская кошка (Felis guigna). Пока мы обсуждали удачную встречу, дождь хлынул по-настоящему. Ребята все равно не ударились в панику, но тут уже сдался я. ⌠Попуток сегодня явно не будет, давайте вернемся к тому домику,■ - предложил я. Оказалось, что и Паоло и Хосе тоже его заметили. Полиэтилена у меня оказалось столько, что хватило всем троим.
Утром трава была присыпана свежим снежком, но под ледяным дождем вокруг цветущего дрока и фуксий вились десятки зеленых колибри Sephanoides sephanoides с огненно-красными шапочками. Мы дождались попутки и двинулись на юг.
Путь по Дороге Пиночета занял два дня. Очень уж велико расстояние, а попутки упорно ловились только до следующей деревни. Благодаря этому довольно большие куски нам пришлось пройти пешком. Грунтовка то взбиралась на перевалы, где я балдел от зрелища зеленых ⌠джунглей■ в двухметровом снегу, то ныряла к прекрасным горным озерам. Время от времени проглядывало солнце, и нам удавалось увидеть вершины хребтов, но большую часть пути об их высоте мы могли только догадываться. Столько радуг я не видел, наверное, за всю жизнь. В тропиках от них как-то отвыкаешь: там это редкость из-за того, что солнце стоит слишком высоко. Зато здесь мы иногда видели по три-четыре одновременно. Иногда мы наблюдали нестандартные радуги - фантастически яркие, образующие полный круг (такие можно увидеть со склона горы) или необыкновенно близкие: казалось, протяни руку - и дотронешься.
Народу тут совсем мало - деревушки с церквями, словно перенесенные по воздуху из Баварских Альп, маленькие поселки, затерянные в лесу фермы и пустующие до лета турбазы. На полях, огороженных заборами из огромных пней, пасутся тонкорунные овцы. Нетронутые буковые леса зеленым морем тянутся на сотни километров, из одного национального парка в другой. Иногда наш шофер останавливался на рыбалку. Если в реке был лосось или форель, то можно было натаскать рыбы на хороший ужин за полчаса. Если нет, нечего и ловить. Местные рыбы - корюшка Aplochiton и минога Geotria - очень вкусные, но на наживку не клюют.
Сначала дорога проходила между двумя параллельными хребтами. Было зверски холодно, и хулиганка-весна посыпала нас снегом чаще, чем дождем. Потом мы вышли к морю, и сразу потеплело. В ручьях пели смешные носатые лягушки Rhinoderma darwini, известные тем, что их самцы вынашивают икру и головастиков в горловом мешке. С громким щебетом гонялись друг за другом колибри. Пару раз нам удалось искупаться в горячем источнике. В море виднелись скалистые острова. Ребята повеселели. Хосе даже перестал рассказывать страшные истории о том, как испанцы посадили его пра-пра-прадеда на кол, а его пра-пра-прабабка в отместку содрала с нескольких пленных кожу. Мы достигли Чилийского Лабиринта.
На карте тихоокеанское побережье Южной Америки от Чайтена до мыса Горн похоже на рисунок картографа, получившего инъекцию ЛСД. Тысячи больших и маленьких островов рассыпаны вдоль материка. Берега островов и континента так изрезаны ветвящимися фьордами, что напоминают морозные узоры на стекле. Редкий капитан отважится зайти в этот хаос узких проливов с их туманами, мелями и сумасшедшими приливными течениями (высота прилива кое-где достигает 15 метров).
Но вблизи Чилийский Лабиринт необыкновенно красив. Мы шагали километр за километром по берегам фьордов, наслаждаясь солнцем и пейзажами. Дважды нам встречались очень редкие звери: чилийский олень (Hippocamelus bisulcus) и похожая на платиновую норку патагонская ласка (Lyncodon patagonicus), которую до меня видело живьем, наверное, не больше двух-трех зоологов. Тут нас догнал джип с французкой парочкой. Какова же была наша радость, когда выяснилось, что мы трое тоже можем туда втиснуться и что джип идет до цели нашего путешествия - Puerto Chacabuco. Шофер оказался директором лесопитомника, так что мы с ним сразу перешли на латынь (боюсь, у моих друзей слегка завяли уши за восемь часов пути).
Дорога вскоре снова ушла от берега. В одном месте водитель остановился и спросил:
- Тут в двух километрах висячий ледник. Посмотрим?
Мы, естественно, согласились и прошлись до маленькой смотровой площадки на склоне речной долины. Напротив нас в пятистах метрах над рекой выползал из гор сероватый ледник Queluat, давший имя всему огромному национальному парку. Под ним на берегу лежала груда тающего льда. Мы хотели было уйти, но вдруг земля под ногами задрожала, словно где-то рядом проходил тяжелый грузовик. Не успели мы хором сказать ⌠землетрясение■, как вся передняя часть ледника в полной тишине полетела вниз, оставив ярко-голубую поверхность отрыва. С пушечным грохотом тысячи тонн льда рухнули в реку, а потом на нас накатили тяжелые волны гула - это сходили лавины в горах.
Мы бросились к джипу и помчались вперед через последний перевал. Он был завален сугробами, и по обе стороны виднелись конуса выноса старых и свежих лавин, но дорогу каким-то чудом не перекрыло. Вскоре мы благополучно выехали из парка Келуат, и начались места более обжитые. В одном месте мы проехали исполинский ⌠бараний лоб■ - отшлифованную ледником скалу высотой не меньше восьмисот метров, в нишах которой гнездились кондоры.
Вдоль Южного Шоссе через каждые полкилометра стоят урны для мусора. Я заметил, что даже шофера тяжелых грузовиков останавливались возле урн, чтобы выбросить окурок или апельсиновые корки. Такого, наверное, даже в Западной Европе не увидишь.
В Пуэрто Чакабуко оказалось, что рейс до Сан-Рафаэля и обратно стоит 150$. Никто из нас уже не мог позволить себе таких расходов. Французы уехали в Аргентину, а мы трое остались и через час поймали за двадцатку катер, шедший на кордон парка с грузом продуктов.
Утром мы вышли в море и пошли по Лабиринту на юг. Между островами и берегом тянется пролив, который лишь на одном участке перекрыт перешейком - там судам, идущим на юг, приходится выходить в открытый океан. Дальше они снова идут между островами, в одном месте проходя по идеально прямому проливу длиной в 90 км при ширине около 100 метров. Берега его поднимаются метров на триста, но глубина еще больше. Спокойный интервал между приливом и отливом длится в ⌠Щели Айко■ всего пять минут. К сожалению, тех мрачных (20-30 солнечных дней в году) мест я не видел - наш катер шел только до перемычки.
Как раз тут к берегу подходит Северное Ледяное Поле - белое одеяло, накрывающее высокий участок Анд. С него стекают ледники, некоторые из них доходят до моря.
По мере движения на юг фауна медленно меняется. В узких проливах Лабиринта нам встречались уже другие дельфины - стройные Lagenodelphis hosei и маленькие черные морские свинки Phocoena obscura. Иногда проплывал мимо морской лев или могучая туша южного морского слона. В узких местах можно увидеть на берегу или в воде редкую кошачью выдру (Lutra felina). Чем ближе к перемычке, тем уже и спокойней канал. Наконец только отметки прилива на берегах отличают его от озера. В тупике в воду стекает ледник San Rafael. Ледник нас несколько разочаровал, к тому же видимость была так себе, а после землетрясения новые айсберги почти не откалывались - все, что могло, уже оторвалось от края ледника и плавло вокруг. На берегу мы тоже не видели ничего интересного, кроме следов пуду и чилийских оленей.
Мы вернулись в Пуэрто Чакабуко и простились с Хосе - каникулы кончались, и ему пора было возвращаться домой. А нам с Паоло удалось поймать попутку до большого города Coyaque. Был праздник, День открытия Америки, который отмечают во всех странах континента. Погода выдалась непривычно солнечная, и мы думали, что это - к празднику, но дело было в другом. Мы оказались по восточную сторону от Андского водораздела. Дождь со снегом остались за хребтом. Теперь нам предстояло познакомиться с прелестями весны по-патагонски.
Почему мы так любим весну?
Жарким летом ведь солнышка больше,
Да и светлое время подольше,
И на море есть шанс отдохнуть.
Что хорошего в скучной весне?
Осень красочней в каждом листочке,
А соленых осенних грибочков
Ничего нет на свете вкусней.
Зря так ждем мы прихода весны -
Столько грязи зимой не бывает,
А лыжня для нас путь открывает
К самым топким чащобам лесным.
Неужели мила нам весна
Талым снегом, капризной погодой,
Половодьями и ледоходом,
И дождем, и ночами без сна?
Изо всех времен года одну,
Чудно-свежую, словно подснежник,
В распустившихся листиках нежных
Мы за молодость любим весну.